Keeper of Light
Жизнь без...Жмзнь без...
Запахов
Мне лет восемь было, когда я запахи перестала чувствовать. Мама вначале не верила – отвела к врачу. Оказалось у меня там ткани какие-то после болезни отмерли, которые за обоняние отвечают и восстановить ничего нельзя. Теперь вот живу без запахов. Единственное – нашатырь чувствую, если нос прям в пузырек сунуть, и когда с уксусом гладят. Так соседка по квартире наша делала, чтобы складки на юбке держались.
Не страшно если парень с тренировки потом пропитанный или после того как чесноком закусил на свидание приходит. Но как обидно, что не ощущаю приятные ароматы. Подарили мне розу – я ее потрогать могу, а понюхать – никак! Еду воспринимаю исключительно на вкус. Если накурено – мне просто душно, когда воздух свежий приятно конечно, но никаких оттенков не отличаю. Не представляю, как пахнет трава после дождя и море. Мне говорили, что это очень здорово. С духами – особые отношения. Если хотя бы пять подружек и мой парень скажут что хорошие – я покупаю. «Парфюмера» Зюскинда не дочитала – бросила. Там очень подробно описываются запахи и эта книжка не для меня. Фильм смотреть тоже не собираюсь.
Многим людям кажется, что запахи это что-то такое очень мимолетное и совершенно не важное. Зря... Я бы многое отдала за возможность воспринимать весь мир целиком, а не в «урезанном» виде.
Секса
Священник тоже подвержен искушениям, как и все остальные. Но если избрал для себя этот путь пройди его до конца. В католицизме целибат – необходимое условия вступления в сан священника. Конечно, я понимал, какую жертву приношу, просто я расставил свои приоритеты руководствуясь Верой, а не Соблазнами. Христос не требовал от своих последователей этой жертвы, они сами принимали такое решение, чтобы семейная жизнь не вступала в конфликт со служением Всевышнему. Со временем это стояло обязательной нормой. Бывают случаи, когда священники влюются, но разрешить жениться им может только сам Папа Римский. Это очень сложная процедура. За всю историю церкви таких случаев было не больше десяти.
К вере я пришел, наверное, по примеру родителей. Семьей мы ходили на мессы, а в школе я учился в самой обычной, в светской. Несколько раз был свидетелем настоящих чудес: маме на работе раздробило ногу, врачи запретили ей ходить. Но наутро в постели мы ее не нашли. Испугались было, а она, оказывается пошла в церковь: на месте раны за ночь только синяк остался! Этот и другие случаи во многом повлияли на мое окончательное решение. Этот путь не из самых легких, но все-таки он может быть самый верный.
Соблазны… Кругом одни соблазны и блуд. Слишком много блуда в наше время. Он разумеется всегда существовал, но далеко не всегда так афишировался, выпячивался, выставлялся на показ. Теперь люди гордятся количеством половых связей, хотя это не только грешно, но и попусту безнравственно. Неудивительно, что в подобном мире некоторые братья теряют рассудок и волю, начиная заниматься гомосексуализмом или же домогательством самых маленьких из прихожан. Это ужасно, чудовищно, но плоть слаба, а дух вечен.
С соблазнами борюсь постом и молитвой. Когда совсем уж тяжело прибегаю к самоистязанию, только чтобы усмирить непокорную плоть. Это вовсе не так мерзко, как принято считать, как показывают в богопротивных фильмах. Это лишь способ, не самый приглядный, но очень действенный. И вообще, когда в сердце есть вера, все биологические процессы ей подчинены . До семинарии у меня была девушка… Но я для себя выбрал другое. Она тогда этого не поняла, много ругалась, плакала… А родители не отговаривали, вовсе не отговаривали, нет. У нас в семье пятеро детей, многих своих кровных братьев и сестер я тоже обратил к Вере. Старшая и младшая сестры – монахини, младший учится в семинарии, я – священник, а средний брат – женат, у него трое девочек и шесть мальчиков. Так что внуков нашим родителям хватает, один сын за всех постарался.
Глаз
Я не вижу с рождения, но понятия красивый, уродливый для меня все равно существуют. Только больше в звуковом отношении, например если о музыке говорить. Музыку слушаю только классическую – Бетховен, Лист, Глинка, Григ, Шостакович, Вагнер. Благодаря этому и выбрала для себя именно скрипку. Но танцевать могу впрочем под любую. Многие удивляются, как это я на дискотеки хожу. А что здесь такого? 23 года – самый возраст для развлечений, пока замуж не вышла. Одежду мама помогает выбирать и подружки. У меня разные вещи есть и для того чтобы на сцене выступать, и для вечеринок тоже. Людей воспринимаю скорее по голосу. Самых близких узнаю по шагам. Абсолютный слух – мой главный помощник. Помню, в детстве услышала, что мама шепотом говорила папе (я не должна была этого узнать), а была я в своей комнате в другой части квартиры.
С пяти лет играю, сейчас учусь в консерватории, параллельно работаю в филармонии. Объездила полмира. Больше всего во Франции понравилось. Люди там приветливые, говорят так красиво «бонжур», улыбаются. Как понимаю что улыбаются? Да ясно же это!
Фильмы слушаю да и книги тоже. Хорошее это изобретение – аудиокнига. Первый раз когда слушала «Белую Гвардию» почувствовала себя как в детстве у бабушки, когда она ставила граммофонные пластинки со сказками. Они еще так уютно шипели… Жаль, что на современных дисках нет этого эффекта. Что за фильмы слушаю? В основном наши старые. Там звук очень сочный. Живой. Они добрые, со смыслом. Из «Жестокого романса» все песни наизусть знаю. А недавно слушала телепередачу про ту знаменитую слепую поп певицу. Кошмар! Такие сопли там развели! Обо мне если в газетах пишут, то всегда прошу чтоб без слезливости. Если я и талантливо играю, то это вовсе не из-за зрения. Я не уникум, я просто люблю играть.
Ног
Это был теракт. Теракт, который застал меня в чужой южной стране. На отдых я ездил. Вот и отдохнул. Я так до сих пор и не понял чего конкретно хотели те люди, которые подорвали разом несколько маршруток и мусорных баков. Я вообще никогда особо не интересовался политикой. Помню в новостях еще передавали, мол все хорошо, бомбы эти были «всего лишь» звуковыми, никто не погиб, раненых мало, тяжелораненый всего один и его жизнь вне опасности. Ну да, я тот самый «счастливчик». Нет, не подумайте я вовсе не имею ввиду, что было бы лучше, если бы я погиб или раненых было больше. Это на самом деле большое счастье, что люди отделались лишь синяками и легкими контузиями. Просто я до сих пор не могу себе простить, что решил все же проехать эти чертовы три квартала на маршрутке, а не пройти пешком, хотя делал так всегда. Но в тот день у меня, как сейчас помню ноги устали. Просто-таки злая шутка судьбы. Не хотел ноги напрягать? Ну так не напрягай их больше никогда вообще! Бомба была оставлена прямо под моим сидением. Врачи в южной стране оказались толковые, и ребятам из посольства спасибо – не бросили соотечественника, помогали мне, утрясали какие-то формальности. Но ошметки моих ступней держались лишь на паре сухожилий. Конечно же их пришлось ампутировать.
Помню как проснулся уже где-то через неделю после операции и впервые осознал, что так вот в двадцать пять НАВСЕГДА лишился возможности бегать, играть в футбол, переминаться с ноги на ногу в ожидании девушки, спешащей на свидание. Кстати насчет девушек… Не знаю, может что-то еще измениться, хотя вряд ли, может я только утрирую, но с тех пор у меня не было ни одной. Возможно, встречайся я с кем-нибудь в то время, она бы осталась со мной, даже поняла бы и приняла. Но не случилось. А теперь, кому я нужен, со своими культями. Смотрю вот параолимпийские игры теперь. Особенно меня восхищают колясочные баскетболисты. Жаль, что у нас в городе нет подобной секции, я бы обязательно этим занялся. Пенсия по инвалидности мизерная, поэтому всю неделю торчу в ларьке на книжном рынке, спасибо другу детства, устроил. Коплю на хорошие протезы потихонечку, хотя в истории о Мересьеве, который в присядку на стальных ногах танцевал, я верю слабо.
В общем и целом все у меня наладилось. Пандусов только мало по городу, а так всем доволен.
Свободы
Было конечно время, когда я последними словами ругался на этот мораторий. Он казался мне чем-то дурацким, неправильным, в конце концов мне просто хотелось прекратить это все разом и навсегда. Высидеть в каменном мешке всю жизнь – это ведь не каждому по силам. Впрочем все эти сказки про Графа Монте-Кристо или Побеги из Шоушенка только сказки и не более того. Как выбраться отсюда я думал первые года два, не больше. Затем еще года три надеялся на амнистию, когда окончательно осознал, что побега нет и не будет и что он невозможен в принципе. Говорят, что надежда умирает последней, но в моем случае за умершей мечтой о побеге появилась новая идея – вымолить смертную казнь. Именно тогда я проклинал мораторий. Шнурков, колюще-режущих предметов у меня конечно нету и спрятать их в моей одиночной камере нереально. Но всегда оставалась возможность разбить череп о стену или утопиться в параше. Я даже пару раз вполне серьезно рассматривал такие варианты. Но духу не хватило даже на попытку. Да и потом так выйти из ситуации это значит признать свое поражение, а я сделан из хорошего теста. Забил я и на суицидальные мысли. Вот тогда и пришло блаженное отупение. Теперь вот изо дня в день, из года в год существую… Как растение. Книжки читаю – это мне можно. Теперь мне спокойней. А раньше, пока я думал, о том как выбраться, пока искал лазейки в системе и в законах, пока мне было не наплевать на то, что делается в окружающем мире, я постоянно боролся с собой. Боролся, чтобы не сойти с ума. Такое случается в нашей особой колонии достаточно часто. Если не верите, то просидите как-нибудь в полутемном подвале не выходя наружу часов двенадцать. Причем учтите, что орать громко вам тоже запрещается, потому что если будете нарушать порядок придет надзиратель и отвесит в лучшем случае зуботычину, в худшем отобьет на фиг почки. Любой человек волей-неволей начнет что-нибудь бормотать, начнет мерещиться всякая ересь. А я в таком подвале нахожусь все свое несвободное время. Свободного времени как вы понимаете у меня нет. Моя статья 105 часть вторая. Сто пятая «с нежностями», как говорят поднаторевшие в тюремном жаргоне надзиратели. Сокамерников мне иметь не положено и поэтому сам я как был фраером до колонии так им и остался. «Убийство двух и более лиц находящихся при выполнение служебных обязанностей или гражданского долга». Если не казенным языком, то расстрелянный из АК милицейский Уазик с четырмя офицерами. Менты не прощают смерть своих, а на адвокатов у меня разумеется средств не было. Не спрашивайте как так получилось, что у меня был АК, и пошел с ним на убийство четырех человек… Время было лихое. Люди и не такие гнусности совершали. Обычные люди, нормальные люди, такие как я. Но большинство из тех ребят с которыми я «работал» в бригаде нашли уже свою смерть, а мне вот до смерти еще очень далеко, ведь веду я крайне здоровый образ жизни. Не пью, не курю, ложусь спать ровно в 23.00 по отбою. Гуляю каждый день. В моей камере достаточно прохладно, а это тоже, говорят, жизнь продлевает. Ну и конечно мое отупение все время со мной.
О тех кто сидит в соседних камерах знаю очень мало, практически ничего, звукоизоляция хорошая, а гуляем мы порознь. Тот кто справа от меня (кажется «подрыв Конституционного строя и призыв к межнациональной розни») еще на второй стадии. Он вымаливает прощения, подписав кучу бумаг, отдающих его тело в собственность ученых-экспериментаторов. Когда я его последний раз видел, у него были химические ожоги на голове, глаза были неестественно красные, и еще он очень-очень тяжело дышал. Тот, кто слева («Убийство с отягчающими обстоятельствами совершенное группой лиц по предварительному сговору») сидит здесь еще дольше, чем я. У него есть всего одно дозволенное развлечение – цветные мелки. Карандаши и кисти ему, конечно, иметь нельзя, но мелками особую бучу не устроишь. Вот он и рисует. Я слышал даже, что его рисунки какой-то немец пришлый купил, и после их продали на аукционе за бешеные деньги. Я их видел. По-моему, ничего особенного. Травка, небо, радуга, речка. Похоже, что это его родные места. Людей только никогда на его рисунках нет. И я его вполне понимаю. Надзирателей только жалко иногда. Они же в этой дыре такие же как и мы – заключенные, в сущности. Причем чаще всего они это даже понимают. Надзирателей жалко иногда, да. И еще сильно не хватает солнца.
Будущего
Я никого и ни в чем не виню. Пенять можно только на свою глупость. К тому же я не могу точно назвать ту девушку, которая наградила меня ВИЧ. Нельзя сказать, что я не был предупрежден - социальная реклама проела мозг настолько, что я никогда не пользовался презервативами из принципа. Считал это чем-то унизительным, искренне верил в то, что они ломают весь кайф – в конце концов беременность это чисто женская проблема, да и против абортов я никогда ничего не имел. Меня просто обламывало заморачиваться с этими дурацкими намордниками, когда доходило до дела. Клубные движения, беспорядочные половые связи, ди прикидывающимися целками и целки прикидывающаяся дями, чехарда групповух, практика тантрического секса и камасутры в полевых условиях. Я даже не был удивлен в тот момент, когда получил справку о положительном результате анализов, сделав их так, ради прикола. И хорошо, что узнал об этом в тот момент, когда болезнь не перешла в финальную стадию. Я разумеется сперва не поверил, перепроверял трижды в разных клиниках. Мне и в голову не могло придти, что это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО иногда случается с людьми. Смирятся я даже и не думал. Просиживал в сети часами, выискивая любую информацию по вирусу ВИЧ. Стал просто-таки экспертом в этой узкой области. Правда, все мои знания сводились к двум простым истинам. Первая - медикам толком до сих пор ничего о ВИЧ неизвестно. Вторая – точно известно лишь то, что он неизлечим. ВИЧ и СПИД – это кстати не синонимы. Если по-простому, то СПИД это финальная стадия болезни. При СПИДЕ у тебя остается не более двух-трех лет, как ни вертись. А с ВИЧ при правильном поведении и должной осторожности можно прожить несколько дольше, но в любом случае не так долго, как ты рассчитывал. Недостаточно долго. Так что планов на перспективную карьеру или достойную старость в окружении внуков можно не строить. Они неосуществимы. Знакомые либо в открытую брезговали общаться со мной, либо давили из себя слишком уж показное сочувствие и понимание. Отношение, мягко говоря, не фонтан, хотя я и сам не могу сказать, что ввел бы себя на их месте иначе.
Один раз я даже пришел по объявлению на тренинг для людей со схожими проблемами. На нем все скатывалось к нудному бравурному и неуместному веселью, как-то, «Мы все равно вместе», «Все у нас получиться», «Говорят вакцину скоро найдут» и еще к практическим советам, типа того, что не стоит купаться в проруби и морозиться на сквозняках, раз уж ваша иммунная система пожирается болезнью изнутри. Очень милая и очень своевременная информация. Осторожничать раньше надо было.
После тренинга ко мне подошел один высокий парень. Мы покурили и сошлись на том, что пришли сюда зря. Он посоветовал мне посмотреть один немецкий фильм, о котором я раньше даже не слышал. «Достучаться до небес». Сказал, что этот фильм дал ему куда больше, чем могла бы дать еще сотня подобных жалких тренингов.
Я в тот же вечер приобрел эту картину. Я пересматривал этот фильм еще раз пять, сразу после первого просмотра. Сам не заметил как надрался. Кажется, что-то кричал небу, ругался с соседями, писал какой-то бред типа предсмертного послания, короче, не помню. Проснувшись на следующий день с сильнейшим похмельем я перечитал все что было написано и выкинул в мусор все эти нервные истерические писульки. Фильм и вправду мне помог, ведь теперь я знал что делать. Осознание того, что все люди вокруг живут прошлым ради будущего, а я способен вырваться из этого и ощутить свои последние дни жизни по настоящему пришло ярко и резко. Я сел и написал список дел, которые надо успеть сделать, пока есть время. Перечитал. Вычеркнул лишнее. Перечитал снова, вычеркнул еще кое-что. В конце концов осталось пять самых важных дел. Море я видел, любовью к кадилакам не страдал и девушек трахать не собирался (это было бы просто подло по отношению к кому-либо, в крайнем случае порнуху сейчас достать не проблема), так что список дел у меня был иной. В первую очередь позвонил родителям, наплевав на межгород. Очень долго говорил с ними, хотя главного говорить не стал – зачем так больно их ранить? После разговора, вдруг понял, что заразил наверное еще кого-то, ведь неизвестно как долго я был заражен сам. Стало очень больно, гораздо больнее чем когда увидел свой диагноз, но это я исправить никак не мог. На той же неделе осуществил еще два дела – прыгнул с парашютом (разбиться мог? А вот не обидно бы даже было) и поплавал в бассейне с дельфинами (они оказались еще прикольнее чем я думал). В нашем городе оказывается был и дельфинарий и секция парашютистов, но когда бы еще я об этом узнал или даже задумался? После вернулся на старое место работы (на работу я разумеется давно забил, ибо не видел в этом смысла) и высказал всем мудакам сидящим там все что о них думаю. Особенно досталось начальнику отдела. Выражение его лица было незабываемым. Я ничем не рисковал, ведь приговоренному позволено все.
С последним делом было сложнее. Я всю жизнь мечтал побывать на Кубе. Виза туда не нужна, но денег на авиабилет все равно не хватало, а автостопом туда увы не добреешься. В долг брать было не у кого, ведь все вокруг в курсе. Вспомнил об экономическом образовании и по всем правилам заполнил документы на получение кредита «под открытие ПБОЮЛ». Не рассчитал лишь того, что банкиры вовсе не лохи. Они конечно пронюхали о моем диагнозе и в кредите отказали. Да еще и известили своих коллег по всему городу. Чтобы как-то себя прокормить я распродал почти всю мебель в своей маленькой квартирке и оказался совсем не у дел. Была мысль покончить с этим всем самостоятельно, но всерьез я ее не рассматривал. Мне и так мало времени осталось, так зачем же еще и ускориваться. Так что пришлось отправиться догнивать последние дни в больнице под капельницами, спасибо государству, это оно может мне позволить.
Все было супер, всем спасибо, все свободны. Жалко только, что Кубу я так и не увидел, а все остальное просто зашибись.
Лица
Я хоть и живая, но кожи на лице и на ладонях нет вообще, так что новый паспорт мне долго не давали, а вручали каждые три месяца справку о том что я – это я.
12 лет назад я попала в аварию. Ехала на автобусе по трассе. Легковушка перед нами врезалась в цистерну. Горючее вспыхнуло и в это пламя въехал наш автобус. Все, кто был одет в синтетику сгорели сразу, на мне была толстая натуральная шуба. Я подумал тогда: «Сгореть всегда успею, попробую выбраться». Выдавила стекло спиной и вывалилась на снег. Из всех 72 пассажиров спаслось 14, а выжило только 8... Потом про это даже документальный фильм сняли. Только там мой сосед-военный меня спас, а на самом деле он сбежал.
В реанимацию меня положили ровно 31 декабря. Новый год. А я была в эйфории, настроилась на жизнь без слез, была уверенна что справлюсь. Как это так – выбралась, а теперь умирать? Я во всем старалась искать позитив. Даже в диагнозе. Там было написано: «Руки согнуты в выгодном положении». Когда в институте в аспиранты фотографировали мои руки для диссертации шутила, что мол теперь я фотомодель.
Боль была постоянной. Просто роман «Как закалялась сталь» - не могла ничего брать руками. Где-то полгода у меня были зашиты глаза. Они постоянно слезились. Вытираю слезы, а платок словно утыкан иголками – нервные окончания на пальцах оголены.
Спустя три месяца хирург меня спросил, что я планирую делать. Ответила, что хочу поскорее восстановиться и начать работать. «Ну положим работать ты никогда не будешь…» Это меня возмутило. «Что?! Скорее вы не будете!»
Лежа в больнице я начала вязать. Хотела проверить утверждение «золотые руки». Они и впрямь очень долго были покрыты желтоватой корочкой сукровицы. К тому же до аварии я была модельером –конструктором на нашей швейной фабрике. Начала привыкать к ножницам, просто резала бумагу и в итоге сама сшила костюм. Гладила, обматывая ручку утюга бинтами.
Первый год запрещала себе смотреть в зеркало. На улицу выходила в маске, шляпке, перчатках и шарфе в любую погоду. И быстрее домой – эти косы взгляды были невыносимы. А потом решила: жизнь меня и так уже наказал. Что же теперь? Еще и запереть себя в четырех стенах? Если я нарушаю чьи-то эстетические чувства – пусть отвернется. Я перестала себя стесняться, и люди стали привыкать, реагировать спокойнее. С человеком вызывающим лишь жалость никто не хочет общаться больше одного раза. Жалость развращает, ранит и убивает. Моей дочери тогда было девять лет. Я не хотела, чтобы она чувствовала, будто жизнь изменилась к худшему… Может это моя самая главная мотивация. Мужа решила не выгонять – сам ушел. Сейчас я вполне обычный человек. Есть любимая работа – я много шью, есть дочь, которая требует внимания. Я даже поступила на курсы в худграф. Хожу в гости, в театр, бываю в ресторанах. Иногда болят руки – старые раны дают о себе знать. Я вообще загадка для дактилоскопии – у меня нет отпечатков пальцев, хотя пальцы есть.
Да, у меня третья группа инвалидности. Но я не могу себе позволить только то, что мне реально не по силам. Не могу выйти замуж, хотя и это вопрос спорный. Просто у меня нет такой цели. И еще… Я по-прежнему снюсь себе такой, какой была до аварии – нормальной. Остался еще в памяти образ.
Разума
Мамамамамамамамамаааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа!
Мамамамамамамамамамамамамммммммммммммммммммммммммм…
Котопес.
Котопес.
Котопес.
Мама, почему ты плачешь?
Мама, сколько мне лет???
Котопес.
Мама ты грустишь, хотя мне весело и хорошо.
Всегда.
Котопес.
Мама, что значит «олигофрен»?
Котопес
Почему ты так часто плачешь?
Я большой. Я уже большой. Я больше тебя и больше брата
Котопес.
Сколько мне лет???
Котопескотопескотопескотопескотопескотопескотопескотопес……..
Мамамамамамамамамамамамамамамамамамамамамамааааааааааааааааааааааааааааа!
Опять мокрые штаны
Котопес.
Дозы
Господи, как же меня ломает…. Господи, господи, господи, господи… ТЬ! Гребанная жизнь! Мальчики и девочки сколько бы вы раз не перечитали Берроуза, Уэлша или там Томпсона, сколько бы умных и не очень фильмов наподобие Реквиема вы бы не пересмотрели вам никогда, НИ-КО-ГДА не понять что такое ломка, пока она не придет лично к вам в гости и не вопьется своими гнилыми зубами прямо в оголенные нервы. Слова это просто последовательность звуков или символов. Как ими можно передать ЭТО? Ну допустим я скажу вам – тошнота, зуд, боль в венах, будто по ним пускают расплавленный свинец, что-то вроде того, что бывает при гриппе усиленное в десятки тысяч раз, зуд, снова тошнота, рвота, рвота, рвота, даже если блевать уже казалось бы нечем, горячий пот, холодный пот, озноб, жар, мельтешение пятен перед глазами, опять зуд, от которого не избавишься хоть всю кожи в кровь расчеши. Стены давят на тебя, потолок припечатывает к полу как бетонная плита весящая тонны четыре. Тебе неудобно в любой позе, неудобно лежать, неудобно сидеть, неудобно нервно бегать по засранной комнате с грязным матрасом на полу, хотя на это уже и так сил нет. Каждый след укола как маленький ротик, как пищащий птенец в гнезде и все они просят, требуют, орут, что им нужна их вожделенная героиновая кашица. Ты вгоняешься вхолостую, ломаешь иглы, трясущимися пальцами не в силах даже удержать ровно машинку. Роняешь слюни на пол, взгляд твой стекленеет или безостановочно прыгает из стороны в сторону, но толку то? Тебе необходима доза, хотя бы полкубика, хотя бы четверть этого сранного кубика, иначе все, амба, шиздец, гроб, геена огненная.
Но ты ведь решил завязать, так? Разорвать порочный круг, хотя по идее на твоей стадии уже должно быть абсолютно пофигу. Но ты в десятый, двадцатый, сотый раз пробуешь завязать. Ты не веришь репроцентрам, ты не веришь казенным медикам, ты не веришь в то что можно слезть с герыча и перелезть на что-нибудь полегче да помягче, вроде винта или там барбитуратов. Людям работающим в репроцентрах на тебя наплевать, все ведь знают что выживает один героинщик из пяти, так что им пофиг на статистику. Казенные медики не верят тебе и не верят в тебя, они видели слишком много тебе подобных и своею циничностью мало чем отличаются от барыг. Что-нибудь помягче? Господь с тобой, ты же перепробовал уже все что можно, а когда втягиваешься в наркотическую игру остановиться сложно. Ты знаешь что тебе даст практически все что можно скурить, вынюхать, съесть, проглотить, ширнуть. И все это не то, потому что баловство, потому что мимо. Потому что нужна тебе просто ДОЗА. Но ты решил завязать. Тебя выворачивает наизнанку от этого места, но ты знал на что шел, и решетки на окнах прочные, стекол, бритв и веревок в этих четырех голых стенах нет, а ключ от железной двери есть только у твоего друга. Он хороший друг раз пошел на это. Психонавт галимый, лсдшник хренов, но все равно хороший. Хотя у наркоманов, также как и у дей нет друзей. Может он втайне надеется, что я здесь окочурюсь, загнусь от ломки, калом захлебнусь, но я должен выдержать, хотя бы назло ему и им всем, родителям, барыгам, ментам, врачам, мажорам и гопникам. Назло себе. Назло своей придури. Придури – связаться с дурью.
Господи как же меня ломает….
Матери
Здесь так одиноко и страшно. Эти дети рядом со мной другие. Озлобленные, глупые, жестокие. Мне не хватает твоих ласковых рук и сказок на ночь. Если бы ты вернулась, мама, я бы простила все. Я бы простила все твои пьянки, я бы простила этих вечных грязных мужиков на одну ночь, я бы простила все хмельные удары и оплеухи. Как ты могла? Как они могли? Кто ИМ дал право отбирать родительские права без моего разрешения? Кто дал ТЕБЕ право соглашаться с их решением? Почему ты не ищешь меня, не борешься за меня? Может тебя и нет уже на свете? Допилась? Или все еще страшнее и тебе просто все равно? Нет! Нет! Так быть не может, я все равно верю и жду. Ты вернешься и заберешь меня, я знаю. Я помню тебя другой, еще до того как папа ушел к другой женщине. Я помню тебя другой. Красивой, сильной, умной. Трезвой. Я помню. Я ничего не забыла. Ты любила меня и была мне рада. А здесь все наоборот. Я никому не нужна. Ни тем кто работает здесь, ни тем кто приходит и забирает редких счастливчиков. Забирают то только совсем еще несмышленышей. А других чаще всего возвращают. Нельзя вырасти здесь и чувствовать также как раньше. Других возвращают или они сбегают из чужих домов сами. Они уже не могут полюбить, не могут перестроиться, не могут подобреть. Здесь много игрушек, душ с горячей водой, хорошо кормят, лучше чем я ела, когда была с тобой, но ведь это правда не главное. Забери меня отсюда, мама… Забери… Я начала задыхаться. Просто ни с того ни с сего, когда вокруг много народа я не могу выдохнуть, и воздух застревает у меня комом в груди. Это отвратительно, больно и страшно. Куратор говорит, что это нервное и кривит губы. Ему совершенно все равно. А та воспитательница, которая отвечает за нас, грозит мне, что будет бить, если я не прекращу «изображать из себя»… Что изображать? И я боюсь, что это случиться снова, пытаюсь сдерживать себя и чем больше я себя сдерживаю, тем тяжелее мне дышать. Другие смеются надо мной. Называют «ссыкухой». Они как стая крыс готовы наброситься и растерзать любого, кто хоть чем-то не похож на них. Озлобленные, потерявшие веру, со свинцовыми глазами. Они прекрасно сознают, что из них выйдет и что половина закончит жизнь в тюрьмах. Они уже давно приняли это. Те же кто хотят чего-то достигнут сбили кулаки в кровь и не сближаются вообще ни с кем. Либо ты в стае, либо ты сам по себе, а дружбы, любви, ласки – тут этого не бывает. Мальчики смотрят на меня уже по-другому. Я расту, меняюсь. Никто не может объяснить, что именно со мной происходит, что бы я не спрашивала на все ответ один – «отвали!». Они смотрят по-другому. И этот новый, липкий, наглый оценивающий взгляд еще хуже безразличной тупой ярости. Они затаскивают девчонок в туалеты, знаю. Знаю все что там происходит и как происходит. Я не хочу этого, не хочу так, не хочу. НЕ ХОЧУ! Но никто не придет и никто не затупиться. Знаешь чего я боюсь, мама? Знаешь чего боюсь больше всего? Нет, даже не того что меня изнасилуют, это все равно неизбежно произойдет, не того что меня изобьют, не того, что они могут порвать мою форму в клочья и потом пинать ногами, мочиться сверху. Не это самое страшное, мама. Самое страшное, что если я не вырвусь отсюда я стану такой же как ОНИ. Мне будет наплевать на все и всех. Сердце покроется броней из толстого льда, душа засохнет. Вот что страшно. И это страшнее всего на свете. И это почти также неизбежно, как то, что меня затащат таки в туалет под тупой смех и матерные шутки. Забери меня отсюда.
Мама, мне страшно…
Правдивые эти истории или выдуманные? Это не столь важно. Я просто хотел, чтобы прочитав это вы на пару секунд задумались и……….
И НАУЧИЛИСЬ ЦЕНИТЬ ТО, ЧТО У ВАС ЕСТЬ!
Комментарий (не для выложенной версии, а для редколлегии). Надо сказать, что четыре из десяти историй действительно реальны, взяты из статей. Остальные выдуманы. Перемешивание реальных историй с выдуманными (но типичными) сделано сознательно. Это не плагиат, ибо у жизни не воруют. Я думаю, что редколлегия должна это знать прежде чем публиковать (или не публиковать) сей креатив.
(c) Иезуит Батькович
Запахов
Мне лет восемь было, когда я запахи перестала чувствовать. Мама вначале не верила – отвела к врачу. Оказалось у меня там ткани какие-то после болезни отмерли, которые за обоняние отвечают и восстановить ничего нельзя. Теперь вот живу без запахов. Единственное – нашатырь чувствую, если нос прям в пузырек сунуть, и когда с уксусом гладят. Так соседка по квартире наша делала, чтобы складки на юбке держались.
Не страшно если парень с тренировки потом пропитанный или после того как чесноком закусил на свидание приходит. Но как обидно, что не ощущаю приятные ароматы. Подарили мне розу – я ее потрогать могу, а понюхать – никак! Еду воспринимаю исключительно на вкус. Если накурено – мне просто душно, когда воздух свежий приятно конечно, но никаких оттенков не отличаю. Не представляю, как пахнет трава после дождя и море. Мне говорили, что это очень здорово. С духами – особые отношения. Если хотя бы пять подружек и мой парень скажут что хорошие – я покупаю. «Парфюмера» Зюскинда не дочитала – бросила. Там очень подробно описываются запахи и эта книжка не для меня. Фильм смотреть тоже не собираюсь.
Многим людям кажется, что запахи это что-то такое очень мимолетное и совершенно не важное. Зря... Я бы многое отдала за возможность воспринимать весь мир целиком, а не в «урезанном» виде.
Секса
Священник тоже подвержен искушениям, как и все остальные. Но если избрал для себя этот путь пройди его до конца. В католицизме целибат – необходимое условия вступления в сан священника. Конечно, я понимал, какую жертву приношу, просто я расставил свои приоритеты руководствуясь Верой, а не Соблазнами. Христос не требовал от своих последователей этой жертвы, они сами принимали такое решение, чтобы семейная жизнь не вступала в конфликт со служением Всевышнему. Со временем это стояло обязательной нормой. Бывают случаи, когда священники влюются, но разрешить жениться им может только сам Папа Римский. Это очень сложная процедура. За всю историю церкви таких случаев было не больше десяти.
К вере я пришел, наверное, по примеру родителей. Семьей мы ходили на мессы, а в школе я учился в самой обычной, в светской. Несколько раз был свидетелем настоящих чудес: маме на работе раздробило ногу, врачи запретили ей ходить. Но наутро в постели мы ее не нашли. Испугались было, а она, оказывается пошла в церковь: на месте раны за ночь только синяк остался! Этот и другие случаи во многом повлияли на мое окончательное решение. Этот путь не из самых легких, но все-таки он может быть самый верный.
Соблазны… Кругом одни соблазны и блуд. Слишком много блуда в наше время. Он разумеется всегда существовал, но далеко не всегда так афишировался, выпячивался, выставлялся на показ. Теперь люди гордятся количеством половых связей, хотя это не только грешно, но и попусту безнравственно. Неудивительно, что в подобном мире некоторые братья теряют рассудок и волю, начиная заниматься гомосексуализмом или же домогательством самых маленьких из прихожан. Это ужасно, чудовищно, но плоть слаба, а дух вечен.
С соблазнами борюсь постом и молитвой. Когда совсем уж тяжело прибегаю к самоистязанию, только чтобы усмирить непокорную плоть. Это вовсе не так мерзко, как принято считать, как показывают в богопротивных фильмах. Это лишь способ, не самый приглядный, но очень действенный. И вообще, когда в сердце есть вера, все биологические процессы ей подчинены . До семинарии у меня была девушка… Но я для себя выбрал другое. Она тогда этого не поняла, много ругалась, плакала… А родители не отговаривали, вовсе не отговаривали, нет. У нас в семье пятеро детей, многих своих кровных братьев и сестер я тоже обратил к Вере. Старшая и младшая сестры – монахини, младший учится в семинарии, я – священник, а средний брат – женат, у него трое девочек и шесть мальчиков. Так что внуков нашим родителям хватает, один сын за всех постарался.
Глаз
Я не вижу с рождения, но понятия красивый, уродливый для меня все равно существуют. Только больше в звуковом отношении, например если о музыке говорить. Музыку слушаю только классическую – Бетховен, Лист, Глинка, Григ, Шостакович, Вагнер. Благодаря этому и выбрала для себя именно скрипку. Но танцевать могу впрочем под любую. Многие удивляются, как это я на дискотеки хожу. А что здесь такого? 23 года – самый возраст для развлечений, пока замуж не вышла. Одежду мама помогает выбирать и подружки. У меня разные вещи есть и для того чтобы на сцене выступать, и для вечеринок тоже. Людей воспринимаю скорее по голосу. Самых близких узнаю по шагам. Абсолютный слух – мой главный помощник. Помню, в детстве услышала, что мама шепотом говорила папе (я не должна была этого узнать), а была я в своей комнате в другой части квартиры.
С пяти лет играю, сейчас учусь в консерватории, параллельно работаю в филармонии. Объездила полмира. Больше всего во Франции понравилось. Люди там приветливые, говорят так красиво «бонжур», улыбаются. Как понимаю что улыбаются? Да ясно же это!
Фильмы слушаю да и книги тоже. Хорошее это изобретение – аудиокнига. Первый раз когда слушала «Белую Гвардию» почувствовала себя как в детстве у бабушки, когда она ставила граммофонные пластинки со сказками. Они еще так уютно шипели… Жаль, что на современных дисках нет этого эффекта. Что за фильмы слушаю? В основном наши старые. Там звук очень сочный. Живой. Они добрые, со смыслом. Из «Жестокого романса» все песни наизусть знаю. А недавно слушала телепередачу про ту знаменитую слепую поп певицу. Кошмар! Такие сопли там развели! Обо мне если в газетах пишут, то всегда прошу чтоб без слезливости. Если я и талантливо играю, то это вовсе не из-за зрения. Я не уникум, я просто люблю играть.
Ног
Это был теракт. Теракт, который застал меня в чужой южной стране. На отдых я ездил. Вот и отдохнул. Я так до сих пор и не понял чего конкретно хотели те люди, которые подорвали разом несколько маршруток и мусорных баков. Я вообще никогда особо не интересовался политикой. Помню в новостях еще передавали, мол все хорошо, бомбы эти были «всего лишь» звуковыми, никто не погиб, раненых мало, тяжелораненый всего один и его жизнь вне опасности. Ну да, я тот самый «счастливчик». Нет, не подумайте я вовсе не имею ввиду, что было бы лучше, если бы я погиб или раненых было больше. Это на самом деле большое счастье, что люди отделались лишь синяками и легкими контузиями. Просто я до сих пор не могу себе простить, что решил все же проехать эти чертовы три квартала на маршрутке, а не пройти пешком, хотя делал так всегда. Но в тот день у меня, как сейчас помню ноги устали. Просто-таки злая шутка судьбы. Не хотел ноги напрягать? Ну так не напрягай их больше никогда вообще! Бомба была оставлена прямо под моим сидением. Врачи в южной стране оказались толковые, и ребятам из посольства спасибо – не бросили соотечественника, помогали мне, утрясали какие-то формальности. Но ошметки моих ступней держались лишь на паре сухожилий. Конечно же их пришлось ампутировать.
Помню как проснулся уже где-то через неделю после операции и впервые осознал, что так вот в двадцать пять НАВСЕГДА лишился возможности бегать, играть в футбол, переминаться с ноги на ногу в ожидании девушки, спешащей на свидание. Кстати насчет девушек… Не знаю, может что-то еще измениться, хотя вряд ли, может я только утрирую, но с тех пор у меня не было ни одной. Возможно, встречайся я с кем-нибудь в то время, она бы осталась со мной, даже поняла бы и приняла. Но не случилось. А теперь, кому я нужен, со своими культями. Смотрю вот параолимпийские игры теперь. Особенно меня восхищают колясочные баскетболисты. Жаль, что у нас в городе нет подобной секции, я бы обязательно этим занялся. Пенсия по инвалидности мизерная, поэтому всю неделю торчу в ларьке на книжном рынке, спасибо другу детства, устроил. Коплю на хорошие протезы потихонечку, хотя в истории о Мересьеве, который в присядку на стальных ногах танцевал, я верю слабо.
В общем и целом все у меня наладилось. Пандусов только мало по городу, а так всем доволен.
Свободы
Было конечно время, когда я последними словами ругался на этот мораторий. Он казался мне чем-то дурацким, неправильным, в конце концов мне просто хотелось прекратить это все разом и навсегда. Высидеть в каменном мешке всю жизнь – это ведь не каждому по силам. Впрочем все эти сказки про Графа Монте-Кристо или Побеги из Шоушенка только сказки и не более того. Как выбраться отсюда я думал первые года два, не больше. Затем еще года три надеялся на амнистию, когда окончательно осознал, что побега нет и не будет и что он невозможен в принципе. Говорят, что надежда умирает последней, но в моем случае за умершей мечтой о побеге появилась новая идея – вымолить смертную казнь. Именно тогда я проклинал мораторий. Шнурков, колюще-режущих предметов у меня конечно нету и спрятать их в моей одиночной камере нереально. Но всегда оставалась возможность разбить череп о стену или утопиться в параше. Я даже пару раз вполне серьезно рассматривал такие варианты. Но духу не хватило даже на попытку. Да и потом так выйти из ситуации это значит признать свое поражение, а я сделан из хорошего теста. Забил я и на суицидальные мысли. Вот тогда и пришло блаженное отупение. Теперь вот изо дня в день, из года в год существую… Как растение. Книжки читаю – это мне можно. Теперь мне спокойней. А раньше, пока я думал, о том как выбраться, пока искал лазейки в системе и в законах, пока мне было не наплевать на то, что делается в окружающем мире, я постоянно боролся с собой. Боролся, чтобы не сойти с ума. Такое случается в нашей особой колонии достаточно часто. Если не верите, то просидите как-нибудь в полутемном подвале не выходя наружу часов двенадцать. Причем учтите, что орать громко вам тоже запрещается, потому что если будете нарушать порядок придет надзиратель и отвесит в лучшем случае зуботычину, в худшем отобьет на фиг почки. Любой человек волей-неволей начнет что-нибудь бормотать, начнет мерещиться всякая ересь. А я в таком подвале нахожусь все свое несвободное время. Свободного времени как вы понимаете у меня нет. Моя статья 105 часть вторая. Сто пятая «с нежностями», как говорят поднаторевшие в тюремном жаргоне надзиратели. Сокамерников мне иметь не положено и поэтому сам я как был фраером до колонии так им и остался. «Убийство двух и более лиц находящихся при выполнение служебных обязанностей или гражданского долга». Если не казенным языком, то расстрелянный из АК милицейский Уазик с четырмя офицерами. Менты не прощают смерть своих, а на адвокатов у меня разумеется средств не было. Не спрашивайте как так получилось, что у меня был АК, и пошел с ним на убийство четырех человек… Время было лихое. Люди и не такие гнусности совершали. Обычные люди, нормальные люди, такие как я. Но большинство из тех ребят с которыми я «работал» в бригаде нашли уже свою смерть, а мне вот до смерти еще очень далеко, ведь веду я крайне здоровый образ жизни. Не пью, не курю, ложусь спать ровно в 23.00 по отбою. Гуляю каждый день. В моей камере достаточно прохладно, а это тоже, говорят, жизнь продлевает. Ну и конечно мое отупение все время со мной.
О тех кто сидит в соседних камерах знаю очень мало, практически ничего, звукоизоляция хорошая, а гуляем мы порознь. Тот кто справа от меня (кажется «подрыв Конституционного строя и призыв к межнациональной розни») еще на второй стадии. Он вымаливает прощения, подписав кучу бумаг, отдающих его тело в собственность ученых-экспериментаторов. Когда я его последний раз видел, у него были химические ожоги на голове, глаза были неестественно красные, и еще он очень-очень тяжело дышал. Тот, кто слева («Убийство с отягчающими обстоятельствами совершенное группой лиц по предварительному сговору») сидит здесь еще дольше, чем я. У него есть всего одно дозволенное развлечение – цветные мелки. Карандаши и кисти ему, конечно, иметь нельзя, но мелками особую бучу не устроишь. Вот он и рисует. Я слышал даже, что его рисунки какой-то немец пришлый купил, и после их продали на аукционе за бешеные деньги. Я их видел. По-моему, ничего особенного. Травка, небо, радуга, речка. Похоже, что это его родные места. Людей только никогда на его рисунках нет. И я его вполне понимаю. Надзирателей только жалко иногда. Они же в этой дыре такие же как и мы – заключенные, в сущности. Причем чаще всего они это даже понимают. Надзирателей жалко иногда, да. И еще сильно не хватает солнца.
Будущего
Я никого и ни в чем не виню. Пенять можно только на свою глупость. К тому же я не могу точно назвать ту девушку, которая наградила меня ВИЧ. Нельзя сказать, что я не был предупрежден - социальная реклама проела мозг настолько, что я никогда не пользовался презервативами из принципа. Считал это чем-то унизительным, искренне верил в то, что они ломают весь кайф – в конце концов беременность это чисто женская проблема, да и против абортов я никогда ничего не имел. Меня просто обламывало заморачиваться с этими дурацкими намордниками, когда доходило до дела. Клубные движения, беспорядочные половые связи, ди прикидывающимися целками и целки прикидывающаяся дями, чехарда групповух, практика тантрического секса и камасутры в полевых условиях. Я даже не был удивлен в тот момент, когда получил справку о положительном результате анализов, сделав их так, ради прикола. И хорошо, что узнал об этом в тот момент, когда болезнь не перешла в финальную стадию. Я разумеется сперва не поверил, перепроверял трижды в разных клиниках. Мне и в голову не могло придти, что это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО иногда случается с людьми. Смирятся я даже и не думал. Просиживал в сети часами, выискивая любую информацию по вирусу ВИЧ. Стал просто-таки экспертом в этой узкой области. Правда, все мои знания сводились к двум простым истинам. Первая - медикам толком до сих пор ничего о ВИЧ неизвестно. Вторая – точно известно лишь то, что он неизлечим. ВИЧ и СПИД – это кстати не синонимы. Если по-простому, то СПИД это финальная стадия болезни. При СПИДЕ у тебя остается не более двух-трех лет, как ни вертись. А с ВИЧ при правильном поведении и должной осторожности можно прожить несколько дольше, но в любом случае не так долго, как ты рассчитывал. Недостаточно долго. Так что планов на перспективную карьеру или достойную старость в окружении внуков можно не строить. Они неосуществимы. Знакомые либо в открытую брезговали общаться со мной, либо давили из себя слишком уж показное сочувствие и понимание. Отношение, мягко говоря, не фонтан, хотя я и сам не могу сказать, что ввел бы себя на их месте иначе.
Один раз я даже пришел по объявлению на тренинг для людей со схожими проблемами. На нем все скатывалось к нудному бравурному и неуместному веселью, как-то, «Мы все равно вместе», «Все у нас получиться», «Говорят вакцину скоро найдут» и еще к практическим советам, типа того, что не стоит купаться в проруби и морозиться на сквозняках, раз уж ваша иммунная система пожирается болезнью изнутри. Очень милая и очень своевременная информация. Осторожничать раньше надо было.
После тренинга ко мне подошел один высокий парень. Мы покурили и сошлись на том, что пришли сюда зря. Он посоветовал мне посмотреть один немецкий фильм, о котором я раньше даже не слышал. «Достучаться до небес». Сказал, что этот фильм дал ему куда больше, чем могла бы дать еще сотня подобных жалких тренингов.
Я в тот же вечер приобрел эту картину. Я пересматривал этот фильм еще раз пять, сразу после первого просмотра. Сам не заметил как надрался. Кажется, что-то кричал небу, ругался с соседями, писал какой-то бред типа предсмертного послания, короче, не помню. Проснувшись на следующий день с сильнейшим похмельем я перечитал все что было написано и выкинул в мусор все эти нервные истерические писульки. Фильм и вправду мне помог, ведь теперь я знал что делать. Осознание того, что все люди вокруг живут прошлым ради будущего, а я способен вырваться из этого и ощутить свои последние дни жизни по настоящему пришло ярко и резко. Я сел и написал список дел, которые надо успеть сделать, пока есть время. Перечитал. Вычеркнул лишнее. Перечитал снова, вычеркнул еще кое-что. В конце концов осталось пять самых важных дел. Море я видел, любовью к кадилакам не страдал и девушек трахать не собирался (это было бы просто подло по отношению к кому-либо, в крайнем случае порнуху сейчас достать не проблема), так что список дел у меня был иной. В первую очередь позвонил родителям, наплевав на межгород. Очень долго говорил с ними, хотя главного говорить не стал – зачем так больно их ранить? После разговора, вдруг понял, что заразил наверное еще кого-то, ведь неизвестно как долго я был заражен сам. Стало очень больно, гораздо больнее чем когда увидел свой диагноз, но это я исправить никак не мог. На той же неделе осуществил еще два дела – прыгнул с парашютом (разбиться мог? А вот не обидно бы даже было) и поплавал в бассейне с дельфинами (они оказались еще прикольнее чем я думал). В нашем городе оказывается был и дельфинарий и секция парашютистов, но когда бы еще я об этом узнал или даже задумался? После вернулся на старое место работы (на работу я разумеется давно забил, ибо не видел в этом смысла) и высказал всем мудакам сидящим там все что о них думаю. Особенно досталось начальнику отдела. Выражение его лица было незабываемым. Я ничем не рисковал, ведь приговоренному позволено все.
С последним делом было сложнее. Я всю жизнь мечтал побывать на Кубе. Виза туда не нужна, но денег на авиабилет все равно не хватало, а автостопом туда увы не добреешься. В долг брать было не у кого, ведь все вокруг в курсе. Вспомнил об экономическом образовании и по всем правилам заполнил документы на получение кредита «под открытие ПБОЮЛ». Не рассчитал лишь того, что банкиры вовсе не лохи. Они конечно пронюхали о моем диагнозе и в кредите отказали. Да еще и известили своих коллег по всему городу. Чтобы как-то себя прокормить я распродал почти всю мебель в своей маленькой квартирке и оказался совсем не у дел. Была мысль покончить с этим всем самостоятельно, но всерьез я ее не рассматривал. Мне и так мало времени осталось, так зачем же еще и ускориваться. Так что пришлось отправиться догнивать последние дни в больнице под капельницами, спасибо государству, это оно может мне позволить.
Все было супер, всем спасибо, все свободны. Жалко только, что Кубу я так и не увидел, а все остальное просто зашибись.
Лица
Я хоть и живая, но кожи на лице и на ладонях нет вообще, так что новый паспорт мне долго не давали, а вручали каждые три месяца справку о том что я – это я.
12 лет назад я попала в аварию. Ехала на автобусе по трассе. Легковушка перед нами врезалась в цистерну. Горючее вспыхнуло и в это пламя въехал наш автобус. Все, кто был одет в синтетику сгорели сразу, на мне была толстая натуральная шуба. Я подумал тогда: «Сгореть всегда успею, попробую выбраться». Выдавила стекло спиной и вывалилась на снег. Из всех 72 пассажиров спаслось 14, а выжило только 8... Потом про это даже документальный фильм сняли. Только там мой сосед-военный меня спас, а на самом деле он сбежал.
В реанимацию меня положили ровно 31 декабря. Новый год. А я была в эйфории, настроилась на жизнь без слез, была уверенна что справлюсь. Как это так – выбралась, а теперь умирать? Я во всем старалась искать позитив. Даже в диагнозе. Там было написано: «Руки согнуты в выгодном положении». Когда в институте в аспиранты фотографировали мои руки для диссертации шутила, что мол теперь я фотомодель.
Боль была постоянной. Просто роман «Как закалялась сталь» - не могла ничего брать руками. Где-то полгода у меня были зашиты глаза. Они постоянно слезились. Вытираю слезы, а платок словно утыкан иголками – нервные окончания на пальцах оголены.
Спустя три месяца хирург меня спросил, что я планирую делать. Ответила, что хочу поскорее восстановиться и начать работать. «Ну положим работать ты никогда не будешь…» Это меня возмутило. «Что?! Скорее вы не будете!»
Лежа в больнице я начала вязать. Хотела проверить утверждение «золотые руки». Они и впрямь очень долго были покрыты желтоватой корочкой сукровицы. К тому же до аварии я была модельером –конструктором на нашей швейной фабрике. Начала привыкать к ножницам, просто резала бумагу и в итоге сама сшила костюм. Гладила, обматывая ручку утюга бинтами.
Первый год запрещала себе смотреть в зеркало. На улицу выходила в маске, шляпке, перчатках и шарфе в любую погоду. И быстрее домой – эти косы взгляды были невыносимы. А потом решила: жизнь меня и так уже наказал. Что же теперь? Еще и запереть себя в четырех стенах? Если я нарушаю чьи-то эстетические чувства – пусть отвернется. Я перестала себя стесняться, и люди стали привыкать, реагировать спокойнее. С человеком вызывающим лишь жалость никто не хочет общаться больше одного раза. Жалость развращает, ранит и убивает. Моей дочери тогда было девять лет. Я не хотела, чтобы она чувствовала, будто жизнь изменилась к худшему… Может это моя самая главная мотивация. Мужа решила не выгонять – сам ушел. Сейчас я вполне обычный человек. Есть любимая работа – я много шью, есть дочь, которая требует внимания. Я даже поступила на курсы в худграф. Хожу в гости, в театр, бываю в ресторанах. Иногда болят руки – старые раны дают о себе знать. Я вообще загадка для дактилоскопии – у меня нет отпечатков пальцев, хотя пальцы есть.
Да, у меня третья группа инвалидности. Но я не могу себе позволить только то, что мне реально не по силам. Не могу выйти замуж, хотя и это вопрос спорный. Просто у меня нет такой цели. И еще… Я по-прежнему снюсь себе такой, какой была до аварии – нормальной. Остался еще в памяти образ.
Разума
Мамамамамамамамамаааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа!
Мамамамамамамамамамамамамммммммммммммммммммммммммм…
Котопес.
Котопес.
Котопес.
Мама, почему ты плачешь?
Мама, сколько мне лет???
Котопес.
Мама ты грустишь, хотя мне весело и хорошо.
Всегда.
Котопес.
Мама, что значит «олигофрен»?
Котопес
Почему ты так часто плачешь?
Я большой. Я уже большой. Я больше тебя и больше брата
Котопес.
Сколько мне лет???
Котопескотопескотопескотопескотопескотопескотопескотопес……..
Мамамамамамамамамамамамамамамамамамамамамамааааааааааааааааааааааааааааа!
Опять мокрые штаны
Котопес.
Дозы
Господи, как же меня ломает…. Господи, господи, господи, господи… ТЬ! Гребанная жизнь! Мальчики и девочки сколько бы вы раз не перечитали Берроуза, Уэлша или там Томпсона, сколько бы умных и не очень фильмов наподобие Реквиема вы бы не пересмотрели вам никогда, НИ-КО-ГДА не понять что такое ломка, пока она не придет лично к вам в гости и не вопьется своими гнилыми зубами прямо в оголенные нервы. Слова это просто последовательность звуков или символов. Как ими можно передать ЭТО? Ну допустим я скажу вам – тошнота, зуд, боль в венах, будто по ним пускают расплавленный свинец, что-то вроде того, что бывает при гриппе усиленное в десятки тысяч раз, зуд, снова тошнота, рвота, рвота, рвота, даже если блевать уже казалось бы нечем, горячий пот, холодный пот, озноб, жар, мельтешение пятен перед глазами, опять зуд, от которого не избавишься хоть всю кожи в кровь расчеши. Стены давят на тебя, потолок припечатывает к полу как бетонная плита весящая тонны четыре. Тебе неудобно в любой позе, неудобно лежать, неудобно сидеть, неудобно нервно бегать по засранной комнате с грязным матрасом на полу, хотя на это уже и так сил нет. Каждый след укола как маленький ротик, как пищащий птенец в гнезде и все они просят, требуют, орут, что им нужна их вожделенная героиновая кашица. Ты вгоняешься вхолостую, ломаешь иглы, трясущимися пальцами не в силах даже удержать ровно машинку. Роняешь слюни на пол, взгляд твой стекленеет или безостановочно прыгает из стороны в сторону, но толку то? Тебе необходима доза, хотя бы полкубика, хотя бы четверть этого сранного кубика, иначе все, амба, шиздец, гроб, геена огненная.
Но ты ведь решил завязать, так? Разорвать порочный круг, хотя по идее на твоей стадии уже должно быть абсолютно пофигу. Но ты в десятый, двадцатый, сотый раз пробуешь завязать. Ты не веришь репроцентрам, ты не веришь казенным медикам, ты не веришь в то что можно слезть с герыча и перелезть на что-нибудь полегче да помягче, вроде винта или там барбитуратов. Людям работающим в репроцентрах на тебя наплевать, все ведь знают что выживает один героинщик из пяти, так что им пофиг на статистику. Казенные медики не верят тебе и не верят в тебя, они видели слишком много тебе подобных и своею циничностью мало чем отличаются от барыг. Что-нибудь помягче? Господь с тобой, ты же перепробовал уже все что можно, а когда втягиваешься в наркотическую игру остановиться сложно. Ты знаешь что тебе даст практически все что можно скурить, вынюхать, съесть, проглотить, ширнуть. И все это не то, потому что баловство, потому что мимо. Потому что нужна тебе просто ДОЗА. Но ты решил завязать. Тебя выворачивает наизнанку от этого места, но ты знал на что шел, и решетки на окнах прочные, стекол, бритв и веревок в этих четырех голых стенах нет, а ключ от железной двери есть только у твоего друга. Он хороший друг раз пошел на это. Психонавт галимый, лсдшник хренов, но все равно хороший. Хотя у наркоманов, также как и у дей нет друзей. Может он втайне надеется, что я здесь окочурюсь, загнусь от ломки, калом захлебнусь, но я должен выдержать, хотя бы назло ему и им всем, родителям, барыгам, ментам, врачам, мажорам и гопникам. Назло себе. Назло своей придури. Придури – связаться с дурью.
Господи как же меня ломает….
Матери
Здесь так одиноко и страшно. Эти дети рядом со мной другие. Озлобленные, глупые, жестокие. Мне не хватает твоих ласковых рук и сказок на ночь. Если бы ты вернулась, мама, я бы простила все. Я бы простила все твои пьянки, я бы простила этих вечных грязных мужиков на одну ночь, я бы простила все хмельные удары и оплеухи. Как ты могла? Как они могли? Кто ИМ дал право отбирать родительские права без моего разрешения? Кто дал ТЕБЕ право соглашаться с их решением? Почему ты не ищешь меня, не борешься за меня? Может тебя и нет уже на свете? Допилась? Или все еще страшнее и тебе просто все равно? Нет! Нет! Так быть не может, я все равно верю и жду. Ты вернешься и заберешь меня, я знаю. Я помню тебя другой, еще до того как папа ушел к другой женщине. Я помню тебя другой. Красивой, сильной, умной. Трезвой. Я помню. Я ничего не забыла. Ты любила меня и была мне рада. А здесь все наоборот. Я никому не нужна. Ни тем кто работает здесь, ни тем кто приходит и забирает редких счастливчиков. Забирают то только совсем еще несмышленышей. А других чаще всего возвращают. Нельзя вырасти здесь и чувствовать также как раньше. Других возвращают или они сбегают из чужих домов сами. Они уже не могут полюбить, не могут перестроиться, не могут подобреть. Здесь много игрушек, душ с горячей водой, хорошо кормят, лучше чем я ела, когда была с тобой, но ведь это правда не главное. Забери меня отсюда, мама… Забери… Я начала задыхаться. Просто ни с того ни с сего, когда вокруг много народа я не могу выдохнуть, и воздух застревает у меня комом в груди. Это отвратительно, больно и страшно. Куратор говорит, что это нервное и кривит губы. Ему совершенно все равно. А та воспитательница, которая отвечает за нас, грозит мне, что будет бить, если я не прекращу «изображать из себя»… Что изображать? И я боюсь, что это случиться снова, пытаюсь сдерживать себя и чем больше я себя сдерживаю, тем тяжелее мне дышать. Другие смеются надо мной. Называют «ссыкухой». Они как стая крыс готовы наброситься и растерзать любого, кто хоть чем-то не похож на них. Озлобленные, потерявшие веру, со свинцовыми глазами. Они прекрасно сознают, что из них выйдет и что половина закончит жизнь в тюрьмах. Они уже давно приняли это. Те же кто хотят чего-то достигнут сбили кулаки в кровь и не сближаются вообще ни с кем. Либо ты в стае, либо ты сам по себе, а дружбы, любви, ласки – тут этого не бывает. Мальчики смотрят на меня уже по-другому. Я расту, меняюсь. Никто не может объяснить, что именно со мной происходит, что бы я не спрашивала на все ответ один – «отвали!». Они смотрят по-другому. И этот новый, липкий, наглый оценивающий взгляд еще хуже безразличной тупой ярости. Они затаскивают девчонок в туалеты, знаю. Знаю все что там происходит и как происходит. Я не хочу этого, не хочу так, не хочу. НЕ ХОЧУ! Но никто не придет и никто не затупиться. Знаешь чего я боюсь, мама? Знаешь чего боюсь больше всего? Нет, даже не того что меня изнасилуют, это все равно неизбежно произойдет, не того что меня изобьют, не того, что они могут порвать мою форму в клочья и потом пинать ногами, мочиться сверху. Не это самое страшное, мама. Самое страшное, что если я не вырвусь отсюда я стану такой же как ОНИ. Мне будет наплевать на все и всех. Сердце покроется броней из толстого льда, душа засохнет. Вот что страшно. И это страшнее всего на свете. И это почти также неизбежно, как то, что меня затащат таки в туалет под тупой смех и матерные шутки. Забери меня отсюда.
Мама, мне страшно…
Правдивые эти истории или выдуманные? Это не столь важно. Я просто хотел, чтобы прочитав это вы на пару секунд задумались и……….
И НАУЧИЛИСЬ ЦЕНИТЬ ТО, ЧТО У ВАС ЕСТЬ!
Комментарий (не для выложенной версии, а для редколлегии). Надо сказать, что четыре из десяти историй действительно реальны, взяты из статей. Остальные выдуманы. Перемешивание реальных историй с выдуманными (но типичными) сделано сознательно. Это не плагиат, ибо у жизни не воруют. Я думаю, что редколлегия должна это знать прежде чем публиковать (или не публиковать) сей креатив.
(c) Иезуит Батькович
@темы: Сверху и снизу, Принесенное
-
-
08.09.2009 в 01:14-
-
08.09.2009 в 04:17-
-
08.09.2009 в 23:22